"Каторжная и уличная песня"

Песни горя, улицы и нищеты

Бурный рост промышленного производства в России начала ХХ века характеризовался развитием городского населения и созданием новой индустрии развлечений. Одной из самых модных и массовых форм проведения досуга было прослушивание граммофонных пластинок. Среди огромного и разнообразного репертуара, выпущенного звукозаписывающими компаниями, были городские песни и романсы, явившиеся своеобразным прообразом современной поп-музыки.
Широкое распространение грампластинок совершило революцию в массовом сознании. Если раньше любители музыки должны были терпеливо ожидать, когда кумир сможет приехать в их город и выступить с концертом, то с приобретением пластинки эта проблема переходила в совершенно иную плоскость - артист становился доступным практически в любое время суток. Пластинки можно было слушать по много раз, коллекционировать, дарить знакомым.
В борьбе за покупателя звукозаписывающие фирмы пытались найти таких исполнителей и произведения, которые приносили бы быстрые деньги. В те годы шумный успех у обывателей имела серия пластинок "Песни горя, улицы и нищеты". Все мыслимые рекорды продаж побил супер-шлягер "Маруся отравилась". Не меньшей популярностью пользовались и другие номера: "На последнюю пятёрку", "Вы просите песен", "Сухая корочка", "Тихо тащится лошадка", "Сарафанчик" и др.
Пользуясь современной терминологией, производство шлягеров ставилось "на поток". Эксплуатировать новую репертуарную нишу стали практически все рекорд-лейблы того времени, но пальма первенства оставалась за компанией "Метрополь-Рекорд". Основное содержание городских бытовых песен и романсов - вечные темы: любовь и разлука, радость и печаль, вера и надежда, но сочинялись и исполнялись они совершенно в новых жизненных условиях. Их появление стало закономерным результатом развития новой городской музыкальной субкультуры. В этих песнях чувствуется синтез деревенских традиций, кафешантанных манер и цыганской экспрессии. Ещё одной их составляющей были "шансонетки" - незамысловатые песенки, часто фривольного содержания. Их завезли в Россию французские гастролёры, у которых вскоре появилось немало подражателей. Достаточно скоро "шансонетки", под влиянием местных условий, лишились свойственных им пикантности и грациозности. Они стали более откровенными и более доступными для широкой публики, что было решающим фактором их успеха в грамзаписи.
Не секрет, что в те годы, как и сегодня, продукция граммофонных компаний представляла собой товар, предназначенный для самого широкого потребления,поэтому выбор записей определялся, прежде всего, законами массового спроса. Как и следовало ожидать, городские песни, становясь модными шлягерами, формировали вкус широких слоёв населения империи, и не только в городах.
Отношение известных артистов к городским песням лучше всего характеризует тот факт, что при записи они, как правило, пользовались псевдонимами. Например, известный тенор Николай Аркадьевич Большаков на пластинках был известен как Аркадьев, Владимир Иванович Касторский использовал псевдоним Торский. Делалось это, как правило, потому, что основное время артисты были заняты в "серьёзном жанре" и не хотели, чтобы об их побочном заработке знали поклонники и администрация.
В жанре городской бытовой песни работали такие выдающиеся артистки, как Нина Дулькевич, Надежда Плевицкая, Мария Каринская. Но самой яркой звездой тех лет по праву считается Анастасия Вяльцева. Она была своеобразными эталоном красоты и секс-символом того времени. Её манера исполнения, обворожительная вяльцевская улыбка и хрупкая женственность снискали общероссийскую любовь и преклонение. Несмотря на это, ни одна из певиц не вызывала таких споров и диаметрально противоположных оценок, как Вяльцева. Не случайно именно Вяльцева была замешана в первом граммофонном скандале, разгоревшемся в 1902 году. Суть конфликта заключалась в том, что певица практически одновременно записала свои популярные произведения в двух конкурирующих компаниях. Получив и там, и там гонорары, она оказалась в центре судебного разбирательства, которое, в силу несовершенства российского законодательства, длилось несколько лет, так и закончившись ничем, подлив ещё больше масла в костёр вяльцевской славы.
Огромный успех русского городского романса и бытовой песни был, прежде всего, обусловлен тем, что простой аудитории предлагались простые и понятные песни. Исполнители говорили с ними на одном языке об одних и тех же знакомых проблемах.
Собранные в альбоме записи представляют огромный интерес, поскольку впервые дают возможность ознакомиться с одними из самых ранних образцов популярного исполнительского искусства в звукозаписи.


Песни сибирской каторги

Необычный концерт, посвящённый песням каторжан и сибирских инородцев, состоялся 6 апреля 1909 года в Большом зале Московского Благородного собрания. Огромный колонный зал ломился от публики,среди которой было немало представителей аристократии и высшей администрации. В зале можно было заметить также несколько мундиров тюремного ведомства, чиновники которого первый раз в жизни пришли послушать знакомые им по тюрьмам песни в не совсем привычной обстановке.
Хоры и боковые ненумерованные места как всегда занимала молодёжь, студенческие тужурки и гимназические блузы мешались с простенькими женскими кофточками и скромными платьицами. Рождённая суровой тюрьмой и угрюмой сибирской тайгой, незнакомая обществу, музыка мира отверженных заставляла молодые глаза гореть от ожидания. Нетерпеливые возгласы с боковых рядов с требованием начать концерт несколько раз перебивали В. Н. Гартевельда, читавшего доклад.
Во время концерта, на котором не было артистов, поскольку прослушивались граммофонные пластинки, настроение аудитории резко изменилось. Бурным аплодисментам не было конца, как и требованиям "спеть на бис". При исполнении грустных напевов, как, например, "То не ветер ветку клонит", весь зал замирал, но зато после песни аплодисменты превращались в настоящий гром. "Подкандальный марш" с лязганьем кандалов и визгом гребёнок заставили повторить несколько раз. Успех концерта превзошёл все ожидания.
Большая часть представленных на диске песен каторжан была собрана и записана профессором В. Н. Гартевельдом во время его экспедиции по Сибири. Позже они были исполнены профессиональными певцами и записаны на грампластинках компанией "Граммофон". Успех этих записей был так велик, что другие фирмы выпустили пластинки с аналогичным репертуаром.
Вот что рассказывал Гартевельд о своих встречах с каторжанами. "В тюрьме были запрещены всякие музыкальные инструменты. Аккомпанемент некоторых песен исполнялся на гребешках с равномерными ударами кандалов. Игру на гребешках ввели матросы с "Потёмкина". У них во время этапа по Сибири был целый оркестр из этих инструментов. Хор поёт с закрытым ртом - получается нечто, замечательно похожее на стон, гребешки ехидно и насмешливо пищат, кандалы звенят холодным лязгом. Картина, от которой мурашки бегут по спине! Эти песни не для слабонервных. По воспоминаниям очевидцев, прослушивание их в мрачной обстановке Тобольской каторги производило потрясающее впечатление. Трудно поверить,но плакали даже надзиратели! В этих песнях поражает всё, и, конечно же, само исполнение. Некоторые песни мне приходилось попросить повторить, так как трудно было с первого раза точно записать их гармонию. Когда пение закончилось, опять зазвенели кандалы, застучали винтовки, вся группа выстроилась и удалилась. Я собрал свои записи, простился со смотрителем и уехал из тюрьмы домой в гостиницу, но ещё долго в моих ушах стояли страшные звуки".
Не менее потрясла Гартевельда и другая встреча, во время которой он понял, что среди каторжан есть настоящие артисты. "Артиста-каторжника звали Клочков.Начал он как-то вяло,нерешительно и потом вдруг запел "Долю", песню, очень популярную в Сибири. Тут он весь преобразился. Голос его (хотя и небольшой, но симпатичный тенор) с невыразимой тоской и глубоким чувством передал эту песнь.
Не за пьянство и буянство
И не за ночной разбой
Стороны родной лишился...
За крестьянский мир честной!
- буквально стонал Клочков. Но меня Клочков поразил даже не столько пением, сколько игрой на балалайке. Техника у Клочкова колоссальная. Его смело можно назвать балалаечным Паганини! Клочков спел мне с балалайкой шесть песен, последняя из которых начиналась словами :
Зачем я, мальчик, уродился,
Зачем тебя я полюбил.
Ведь мне же суждено судьбою
Идти в сибирские края!
Словами :
Дойду до русской я границы
Урядник спросит : "Чей таков?"
Я назову себя бродягой
Не помню родины своей!..
закончил Клочков свой "сеанс".
Я горячо благодарил его, пожимая ему руку, а он мне тихо шептал: "Похлопочите, ваше благородие, чтобы мне денька хотя бы на два оставили балалайку!" Но когда я попросил об этом начальника, то он категорически заявил, что это невозможно, что он сам может быть в ответе, если сможет узнать тюремный инспектор."Отдай, брат, балалайку", -обратился он к Клочкову. Но тут произошло что-то неожиданное, нелепое, ужасное!.. Тихий и смирный Клочков смертельно побледнел. Глаза его налились кровью, и он, приняв угрожающую позу, закричал, размахивая балалайкой: "Не отдам!.. Убью!.. Не отдам!" Мы все остолбенели. "Возьмите у арестанта балалайку!" - холодным, звенящим голосом скомандовал начальник. Клочков, тяжело дыша, ждал. Солдаты и надзиратели бросились к нему, но он, очевидно, понял, что силы неравные (три винтовки, две сабли и четыре револьвера против одного) и безропотно опустил балалайку на пол. Солдат её поднял и торжественно поднёс к начальнику. Мы все облегчённо вздохнули. А Клочков сам упал на пол и зарыдал. Никогда в жизни я не видел таких ужасных рыданий. С ним была истерика, и только врач, который случайно находился в тюрьме, смог привести его в чувство. Когда его успокоили, я ещё раз горячо его поблагодарил и сказал ему: "Я на ваше имя, Клочков, положу в конторе пять рублей" (это огромные деньги в тюрьме). А Клочков угрюмо мне ответил: "Эх, барин, нешто за песни можно брать деньги! Но вот если будет ваша милость в городе Романов-Борисоглебске, что недалече от Ярославля, поставьте свечку и закажите панихиду за упокой рабы Божьей Аграфены..." И, почти улыбаясь, он сквозь слёзы просил дать ему на минуту балалайку. Ему дали. Он бережно взял инструмент, два раза поцеловал его и вернул надзирателю".